Немного духов, уйма лени, чуточку фантазии..
Дорогая Олька! Я надеюсь, что ты еще не уехала. Но что ты уже празднуешь, ведь пора же уже? Поэтому я прямо сейчас подарю тебе подарок. Он странный, дурацкий. И, возможно, совсем не такой, как виделся тебе. И да, это не совсем начало, и не известно, будет ли конец. Но дареным текстам в буквы не смотрят (а так же не ругают за описки, ошибки и отсутствие редактуры). Надеюсь. Нет, не так. Очень надеюсь, что он тебе понравится. Впрочем, даже если не понравится, он точно не будет пылиться на полке. И вообще, видишь, я волнуюсь и не знаю, какие еще слова найти в свое оправдание:-) Так что принимай, как есть. Цулую.О.
E&R
...Он говорит, а руки словно дирижируют сказанным, ни на секунду не прекращая свой причудливый танец.
- Ты искал во мне отца?
- Отца? Не смеши! Ты видел моего отца? Хотя где ты мог его видеть!- его настроение меняется, в глазах появляются озорные искры.
- Посмотри, вот сейчас я сведу брови, вот так, подниму подбородок, сожму губы, чтобы их почти не стало видно – я похож на тебя?
- Нет.
- Но я похож на него. Такое вот ему наказание – наше абсолютное сходство. Наверное, очень противно – быть похожим на сына, изменника и преступника и гомосексуала.
- Тогда почему я?
- Потому что ты – лучший.
Театральная пауза. Он явно наслаждается произведенным эффектом. Но у меня нет сил подыграть.
- Снова лжешь?
- Ты же говорил, что умеешь определять, когда я лгу, так что тебе видней. Мне было шесть лет. Мы пошли в театр. На самый верх. Там было тесно, душно и пахло потом. А на сцене был другой мир. И прекрасный юноша. Позже, когда танцевал в кордебалете, я даже познакомился с ним, Лысый, морщинистый, пахнущий перегаром, с лицом старого клоуна. Но тогда мне казалось, что он – Бог. И я готов был ему поклоняться. Он дал мне надежду, что жизнь может быть совсем другой.
- В твоем театре было много танцоров. И каждый из них хотя бы однажды был принцем…
- В моей жизни было много мужчин, просто ты был первым…
Я улыбаюсь. Руди точно не был новичком, когда мы познакомились.
- Не смейся, ты и правда был первым, кого я сам захотел.
Дверь распахнулась так же резко. Дикарь ворвался в уборную, на ходу пытаясь извиниться. И вдруг замер, оглядывая меня с головы до ног. Потом развернулся, запер дверь, подошел, нарушая все мыслимые границы, и вдруг опустился на колени. Он продолжал смотреть в глаза, а его руки уже скользили по бедрам, ощупывая неожиданную добычу. Я должен был остановить его, отойти, позволить успокоиться и потом обсудить неловкую ситуацию. Я старше, опытнее, я – учитель. Но все это вдруг отошло на второй план, и осталось только прислониться к стене и закинуть руки за голову. Мальчик неумелый и старательный, точно такой, каким показался в репетиционном зале. Его губы двигаются, как будто он добрался до невероятно вкусного десерта и не может оторваться, пока не насладится им в полной мере. Длинные ресницы. Хулиганский шрам над верхней губой, растрепанные волосы. «А были ли в его жизни другие десерты», - глупая мысль мелькнула и растаяла, затопленная волной удовольствия.
Надо было поблагодарить, возможно, поцеловать, оказать ответную любезность. Только дикарю всего этого не нужно. Он уже объясняет, что хочет посещать все уроки, и что ему нужны индивидуальные классы, чтобы никакие бездари не отвлекали меня. Путаясь в словах, он повторяет это снова и снова. А все, что было еще несколько минут назад так, ничего не значащий эпизод, виньетка, украшающая унылые будни. Был огромный соблазн согласиться, сделать вид, что это в порядке вещей.
-Ты помнишь, я все время говорил, что люблю тебя?
Да, все время. Одними губами во время репетиции, в коридоре, случайно коснувшись рукой, в толпе, за кулисами. Слова сначала льстили, потом согревали, потом злили. Он все время говорил.
- Я так хотел, чтобы ты понял, но ты так и не поверил мне, мой прекрасный друг!
- Правда или вызов?
- Правда!
- Расскажи мне про первую любовь.
- Девочка. Беленькая такая. Бэллочка. И шубка у нее была из белки – красивая дорогая шубка.
- Снова врешь?
- Нет. Мне нравилось думать, что я в нее влюблен. Мне и после всегда нравилось представлять себя влюбленным.
- В женщин?
- Потом в мужчин. С мужчинами, знаешь ли, проще.
- И все-таки?
- Ты хочешь знать, с кем у меня был первый секс?
- И это тоже.
- Мальчик. Худой. Такой костистый даже. Немец. Мне всегда нравились немцы. Кстати, он снимал тебя во время гастролей, чтобы показать мне. Представь, именно тогда я уехал в Берлин. Я – к немцам, а немец – к тебе.
- И что у вас было?
- О, ты удивишься, но очень немногое. Во-первых, я не любил его, во-вторых, я не доверял ему. А в моей стране за подобные увлечения можно загреметь в лагеря. А он все время повторял, что мне нужно уехать. Это было похоже на провокацию. Да и не до него было, у меня никогда нет свободного времени.
- И что он рассказал?
- Что ты холодный и заносчивый сноб. Безупречно заносчивый. Мы шли вдоль канала, и я все просил его показать, что и как ты делал. Он показывал. Но злился, уверяя, что я влюбился в призрак датского принца, который никогда не заинтересуется башкирской замарашкой.
- Замарашкой? Смешное слово! Так ты соблазнил меня назло своему немецкому мальчику?
- Ну конечно! Я сразу отбил ему телеграмму, где живописал все подробности нашей первой ночи и пригласил его к нам присоединиться.
Руди смеется. Он помнит нашу первую ночь.
Он уже начал зарабатывать, но у него нет жилья и почти нет денег. Все уходит на костюмы, еду, ноты, пластинки и книги, которые он постоянно таскает за собой. Поэтому Руди сразу соглашается на предложение пожить у меня. Но я, кажется, не учел, что приглашение звучит весьма двусмысленно. Ночью он пробирается в мою спальню. Целует, словно кусает, гладит, как будто пытается понять, где начинается и заканчивается каждая мышца, он изучает каждый сантиметр тела глазами, руками, губами. Он даже дышит в такт, и вдруг прижимается ко мне всем телом, вытягивается, словно пытаясь компенсировать разницу в росте и бурно, с криком кончает. И снова никаких извинений, так же как в зале, он шепчет: «Научи. Я хороший ученик!». Меня не приходится долго уговаривать. Я хотел его еще во время репитиции. И требовалась максимальная выдержка, чтобы скрыть желание. Казалось, все всё видели и понимали. Даже Мария. А ведь еще пару недель назад она с гордостью демонстрировала юного любовника, заметив за обедом, что в постели он еще более ненасытен, чем за столом.
Он и правда ест с той же страстью, что отдается. Жадно, азартно, наслаждаясь каждым куском. Мать с удивлением следит, как мальчик поглощает пищу. Его реплика: «После секса я всегда голоден», удостаивается приподнятой брови и искривленных губ. Объяснение следует незамедлительно. Хорошо, что дикарь ни слова не понимает по-датски. Хелена не стесняется в выражениях. Но я впервые готов отстаивать свое. Дикарь останется, а мать постарается закрыть глаза на моего невоспитанного друга. Смириться с Рудольфом ее заставят только рецензии, превозносящие возрождение ее талантливого сына. Но к тому времени я и сам готов бежать от него на край света.
- Нет, мой прекрасный друг. Когда я приехал к тебе, я уже и думать забыл о том, что было в Ленинграде. Я запретил себе вспоминать. В России меня ждала тюрьма, и по сравнению с ней все бывшие привязанности казались мелкими и несущественными.
- Правда или вызов?
- Спрашивай так, я отвечу. Хотя исповедоваться должен умирающий!
- Почему Карл?
- Так его звали Карл? Прости, не помню. Он предложил, я решил, что ничего не потеряю, если соглашусь. Это была обычная сделка. Плата – взаимное удовольствие.
- Ты правда до сих пор не понимаешь?
- Наверное, я должен был быть осторожнее…
Я увидел их сразу. Целиком всю картину. И болтающееся на одной ноге трико Руди. И его глянцевую спину, и задницу, двигающуюся в каком-то рваном, неровном ритме. Это было отвратительно и одновременно красиво. Хотелось убежать – и оторваться было невозможно. Она отпечаталась в памяти, и сейчас вызывает дрожь в пальцах. Как он мог! Но мог ли он иначе? «Тебе достаточно было сказать, »- я никогда не умел говорить об этом. Он разозлился и начал орать, что не нищий, чтобы выпрашивать милостыню. Нескольких минут бурных объяснений хватило, чтобы я почувствовал себя виноватым и позволил ему все, о чем он и не собирался просить. Его голод безмерен, его страсть неистова, я буквально теряюсь в потоке, который уносит меня , но когда открываю глаза, вижу Руди, внимательно рассматривающего мое лицо.
- Ты некрасивый, когда кончаешь. Видели бы твои поклонницы, как ты уродлив в эти секунды.
И тут же начинает смеяться. Одна из множества дурацких шуток. Моя злость, кажется, веселит его еще больше. Но чувствуя, что перегнул палку, он вдруг становится покорным и ластится, как большой голодный кот.
-Я люблю тебя, даже когда ты некрасивый. Особенно , когда ты некрасивый. Потому что только тогда ты – настоящий.
И я снова не могу понять, о чем он говорит.
E&R
...Он говорит, а руки словно дирижируют сказанным, ни на секунду не прекращая свой причудливый танец.
- Ты искал во мне отца?
- Отца? Не смеши! Ты видел моего отца? Хотя где ты мог его видеть!- его настроение меняется, в глазах появляются озорные искры.
- Посмотри, вот сейчас я сведу брови, вот так, подниму подбородок, сожму губы, чтобы их почти не стало видно – я похож на тебя?
- Нет.
- Но я похож на него. Такое вот ему наказание – наше абсолютное сходство. Наверное, очень противно – быть похожим на сына, изменника и преступника и гомосексуала.
- Тогда почему я?
- Потому что ты – лучший.
Театральная пауза. Он явно наслаждается произведенным эффектом. Но у меня нет сил подыграть.
- Снова лжешь?
- Ты же говорил, что умеешь определять, когда я лгу, так что тебе видней. Мне было шесть лет. Мы пошли в театр. На самый верх. Там было тесно, душно и пахло потом. А на сцене был другой мир. И прекрасный юноша. Позже, когда танцевал в кордебалете, я даже познакомился с ним, Лысый, морщинистый, пахнущий перегаром, с лицом старого клоуна. Но тогда мне казалось, что он – Бог. И я готов был ему поклоняться. Он дал мне надежду, что жизнь может быть совсем другой.
- В твоем театре было много танцоров. И каждый из них хотя бы однажды был принцем…
- В моей жизни было много мужчин, просто ты был первым…
Я улыбаюсь. Руди точно не был новичком, когда мы познакомились.
- Не смейся, ты и правда был первым, кого я сам захотел.
Дверь распахнулась так же резко. Дикарь ворвался в уборную, на ходу пытаясь извиниться. И вдруг замер, оглядывая меня с головы до ног. Потом развернулся, запер дверь, подошел, нарушая все мыслимые границы, и вдруг опустился на колени. Он продолжал смотреть в глаза, а его руки уже скользили по бедрам, ощупывая неожиданную добычу. Я должен был остановить его, отойти, позволить успокоиться и потом обсудить неловкую ситуацию. Я старше, опытнее, я – учитель. Но все это вдруг отошло на второй план, и осталось только прислониться к стене и закинуть руки за голову. Мальчик неумелый и старательный, точно такой, каким показался в репетиционном зале. Его губы двигаются, как будто он добрался до невероятно вкусного десерта и не может оторваться, пока не насладится им в полной мере. Длинные ресницы. Хулиганский шрам над верхней губой, растрепанные волосы. «А были ли в его жизни другие десерты», - глупая мысль мелькнула и растаяла, затопленная волной удовольствия.
Надо было поблагодарить, возможно, поцеловать, оказать ответную любезность. Только дикарю всего этого не нужно. Он уже объясняет, что хочет посещать все уроки, и что ему нужны индивидуальные классы, чтобы никакие бездари не отвлекали меня. Путаясь в словах, он повторяет это снова и снова. А все, что было еще несколько минут назад так, ничего не значащий эпизод, виньетка, украшающая унылые будни. Был огромный соблазн согласиться, сделать вид, что это в порядке вещей.
-Ты помнишь, я все время говорил, что люблю тебя?
Да, все время. Одними губами во время репетиции, в коридоре, случайно коснувшись рукой, в толпе, за кулисами. Слова сначала льстили, потом согревали, потом злили. Он все время говорил.
- Я так хотел, чтобы ты понял, но ты так и не поверил мне, мой прекрасный друг!
- Правда или вызов?
- Правда!
- Расскажи мне про первую любовь.
- Девочка. Беленькая такая. Бэллочка. И шубка у нее была из белки – красивая дорогая шубка.
- Снова врешь?
- Нет. Мне нравилось думать, что я в нее влюблен. Мне и после всегда нравилось представлять себя влюбленным.
- В женщин?
- Потом в мужчин. С мужчинами, знаешь ли, проще.
- И все-таки?
- Ты хочешь знать, с кем у меня был первый секс?
- И это тоже.
- Мальчик. Худой. Такой костистый даже. Немец. Мне всегда нравились немцы. Кстати, он снимал тебя во время гастролей, чтобы показать мне. Представь, именно тогда я уехал в Берлин. Я – к немцам, а немец – к тебе.
- И что у вас было?
- О, ты удивишься, но очень немногое. Во-первых, я не любил его, во-вторых, я не доверял ему. А в моей стране за подобные увлечения можно загреметь в лагеря. А он все время повторял, что мне нужно уехать. Это было похоже на провокацию. Да и не до него было, у меня никогда нет свободного времени.
- И что он рассказал?
- Что ты холодный и заносчивый сноб. Безупречно заносчивый. Мы шли вдоль канала, и я все просил его показать, что и как ты делал. Он показывал. Но злился, уверяя, что я влюбился в призрак датского принца, который никогда не заинтересуется башкирской замарашкой.
- Замарашкой? Смешное слово! Так ты соблазнил меня назло своему немецкому мальчику?
- Ну конечно! Я сразу отбил ему телеграмму, где живописал все подробности нашей первой ночи и пригласил его к нам присоединиться.
Руди смеется. Он помнит нашу первую ночь.
Он уже начал зарабатывать, но у него нет жилья и почти нет денег. Все уходит на костюмы, еду, ноты, пластинки и книги, которые он постоянно таскает за собой. Поэтому Руди сразу соглашается на предложение пожить у меня. Но я, кажется, не учел, что приглашение звучит весьма двусмысленно. Ночью он пробирается в мою спальню. Целует, словно кусает, гладит, как будто пытается понять, где начинается и заканчивается каждая мышца, он изучает каждый сантиметр тела глазами, руками, губами. Он даже дышит в такт, и вдруг прижимается ко мне всем телом, вытягивается, словно пытаясь компенсировать разницу в росте и бурно, с криком кончает. И снова никаких извинений, так же как в зале, он шепчет: «Научи. Я хороший ученик!». Меня не приходится долго уговаривать. Я хотел его еще во время репитиции. И требовалась максимальная выдержка, чтобы скрыть желание. Казалось, все всё видели и понимали. Даже Мария. А ведь еще пару недель назад она с гордостью демонстрировала юного любовника, заметив за обедом, что в постели он еще более ненасытен, чем за столом.
Он и правда ест с той же страстью, что отдается. Жадно, азартно, наслаждаясь каждым куском. Мать с удивлением следит, как мальчик поглощает пищу. Его реплика: «После секса я всегда голоден», удостаивается приподнятой брови и искривленных губ. Объяснение следует незамедлительно. Хорошо, что дикарь ни слова не понимает по-датски. Хелена не стесняется в выражениях. Но я впервые готов отстаивать свое. Дикарь останется, а мать постарается закрыть глаза на моего невоспитанного друга. Смириться с Рудольфом ее заставят только рецензии, превозносящие возрождение ее талантливого сына. Но к тому времени я и сам готов бежать от него на край света.
- Нет, мой прекрасный друг. Когда я приехал к тебе, я уже и думать забыл о том, что было в Ленинграде. Я запретил себе вспоминать. В России меня ждала тюрьма, и по сравнению с ней все бывшие привязанности казались мелкими и несущественными.
- Правда или вызов?
- Спрашивай так, я отвечу. Хотя исповедоваться должен умирающий!
- Почему Карл?
- Так его звали Карл? Прости, не помню. Он предложил, я решил, что ничего не потеряю, если соглашусь. Это была обычная сделка. Плата – взаимное удовольствие.
- Ты правда до сих пор не понимаешь?
- Наверное, я должен был быть осторожнее…
Я увидел их сразу. Целиком всю картину. И болтающееся на одной ноге трико Руди. И его глянцевую спину, и задницу, двигающуюся в каком-то рваном, неровном ритме. Это было отвратительно и одновременно красиво. Хотелось убежать – и оторваться было невозможно. Она отпечаталась в памяти, и сейчас вызывает дрожь в пальцах. Как он мог! Но мог ли он иначе? «Тебе достаточно было сказать, »- я никогда не умел говорить об этом. Он разозлился и начал орать, что не нищий, чтобы выпрашивать милостыню. Нескольких минут бурных объяснений хватило, чтобы я почувствовал себя виноватым и позволил ему все, о чем он и не собирался просить. Его голод безмерен, его страсть неистова, я буквально теряюсь в потоке, который уносит меня , но когда открываю глаза, вижу Руди, внимательно рассматривающего мое лицо.
- Ты некрасивый, когда кончаешь. Видели бы твои поклонницы, как ты уродлив в эти секунды.
И тут же начинает смеяться. Одна из множества дурацких шуток. Моя злость, кажется, веселит его еще больше. Но чувствуя, что перегнул палку, он вдруг становится покорным и ластится, как большой голодный кот.
-Я люблю тебя, даже когда ты некрасивый. Особенно , когда ты некрасивый. Потому что только тогда ты – настоящий.
И я снова не могу понять, о чем он говорит.
@темы: "облегченье получаю оттого, что сочиняю...", Рудимания
